Страница 1 из 5
ПРОЩЕНИЕ
Я бежал, громко стуча подошвами по новенькой мостовой, оглядывая соседей, собратьев, устремивших свои стопы и помыслы вместе со мной далеко вперед, за угловатый горизонт на широкую площадь Подаяния. Выходили из метро стройными рядами, чеканя шаг, парковали автомобили, уступали дорогу женщинам, старикам и детям. Дышали мы вместе, в унисон, иногда откашливаясь и сплевывая, стараясь перегнать один другого, спотыкаясь и падая, но вновь, подпрыгнув, бежали, толкаясь руками-ногами, сплетаясь надеждами и желаниями, ныряя в собравшееся море сограждан. Каждый нетерпеливо ждал и восклицал, призывая торопиться, жаждая скорейшего начала воздаяния. Все следили за окружившими со всех сторон площадь телекамерами, парящими на крыльях вертолетов, и репортерами, старающимися перепрыгнуть толпу, не забывали жарко и подобострастно молиться, не отрывая взгляда от высокой деревянной статуи Его, но продолжая подглядывать за трансляцией на широком мониторе, желая быть увиденным и заснятым. Я перетекал между собравшимися, то мягко отстраняя их, поворачивая плечи, словно на утренней зарядке, то наступая на ноги и отталкивая, извиняясь, но приближаясь, приближаясь. Передо мной возник недовольный что-то кричащий верующий, но его возглас утопает в обступившем нас вязком шуме. Не желая больше ждать, я бью его кулаком в лицо, ломая ему нос, и моргая непривычно и удовлетворенно, наблюдаю за багровыми каплями, стекающими на его губу, падающими на ботинки. Никто этого не запрещает, да и запретов мало, я сражаюсь за веру и свое право приблизиться к Нему. И вот я смог прикоснуться к статуе, потереть Его стопы, узреть множество твердых щупалец, застывших в воздухе и воображении религиозного скульптора. Я громко вопрошаю, молю о прощении и благословении, но вскоре кружащая вокруг масса оттесняет меня, сменяет очередным счастливчиком, подталкивая следующего по очереди, обмениваясь восхвалениями и слезами.
Звучит прерывисто и тревожно громкий сигнал, и на сцену восходит Волхв: одежды его цветастые и новые, сшитые по заказу бесплатно и поднесенные избранными из числа жителей города. Он широко улыбается, обращаясь к нам ― своим детям, внимающим с широко раскрытыми глазами каждому его слову. Трясущимися руками я держу смартфон, снимаю все вокруг да около, фиксирую Волхва, дабы потом пересмотреть, запомнить лучше и тщательно все законспектировать. Вечером мы соберемся семьями, с друзьями и родственниками, и каждый будет хвастаться, показывая лучшие моменты отснятого, словно украденного у природы и всего человечества. Бурление и всплески толпы усиливаются, кто-то не слушает Волхва и кричит, просит обратить внимание на него, но бунтаря бьют, требуя замолчать, толкают на асфальт и топчут, высоко поднимая при этом ноги. Волхв заканчивает свою короткую проповедь, осеняя площадь благословением, но обратив всех во мрак сожаления: каждый пришедший и, я уверен, сидящий дома возле включенного телевизора, вскинул руки, слезно требуя продолжения. Затихший Волхв внезапно кричит, указывая на открывающиеся металлические врата, на площадь в деревянной повозке, запряженной двойкой вороных, завозят осужденного преступника. Коротко стриженный, в тюремной робе, он наручниками прикован к железной кривой трубе, а взглядами надзирателей ― к полу повозки. Вновь все вокруг оглушительно кричат, мигая вспышками смартфонов. Я смотрю в экран телефона в руках женщины рядом, она загружает в сеть свежие фотографии изнуренного осужденного человека, излагая экспрессивно свои впечатления, оценивая его, призывая подписываться на нее и комментировать. Я кричу со всеми, единым голосом, на одном дыхании, и снимаю больше, чаще, поднимая смартфон выше, дальше. Кучер, управляя повозкой, въезжает в стройный тоннель из полицейских и волонтеров, оцепивших толпу и открывших проезд к сцене. Мимо раскрытых в восхищении ртов и глаз, тянущегося к преступнику остроносого забора рук, брошенных цветов и украшений, повозка трещит и кряхтит, заглушая цокот лошадей, их страх перед открывшимся шумным человеческим океаном. Они упрямятся и норовят встать на дыбы. А на сцене все подготовлено: деревянный столб, веревки, дрова и хворост, палач в любимой одежде, на голове ― красная маска, лица не скрывает, но защищает от бликов и вспышек. Он жадно и нетерпеливо потирает ладони, сдабривая дрова горючей смесью, игриво пританцовывая. Возле помоста преступника подхватывают и в шесть рук относят к шесту, привязывают, проверяют узлы, обливают и спрашивают его, желает ли сказать что-нибудь напоследок, и преступник кивает, голосом тихим, но усиленным спустившимся микрофоном, просит простить его и благословить. Волхв умиротворенно прикрывает глаза и осеняет приговоренного, чертя в воздухе Его знак. Жертвоприношение свято и почитаемо, очистит грехи преступника, и будет ему прощение. Палач бросает горящий факел, и преступник кричит, крутясь-вертясь в костре и новых вспышках фотокамер.
***
Трясясь в кабине надземного метро, я умиротворенно наблюдал за рассеянным черным дымом затухающего жертвенного костра вдалеке. Ладони на удивление еще ощущали теплоту статуи, и я чувствовал аромат свежего Приношения Ему. Запах еще долго будет разноситься по городу, наполняя легкие, успокаивая голову и растворяя все беспокойные мысли. Сгустившиеся пару часов назад тучи исчезали, словно иссыхая на заостренных шипах и копьях солнца ― верный знак Его благонравия. Отвлекшись, я посмотрел на соседей по кабине: все улыбались и радовались, предвкушая вечернее празднество, торопливо строча в смартфонах. Теснились и недовольно смотрели на меня, на остальных, но с улыбкой пересматривали видео жертвоприношения, показывая стоящему рядом знакомому, втыкая носы и глаза в экраны и хвалясь лучшими кадрами,ракурсами, поздравляя друг друга со следующим новым плодородным годом. На шеях у каждого цепочки и веревочки с тотемными знаками поклонения Ему, у кого золотые, у кого деревянные, но свои, личные, согретые теплом тела, ладоней, горячим дыханием молитв. Все потирают их, желая почувствовать близость с Ним, защиту, уют. Привычно и я прикасаюсь к своему, закрыв глаза и ощущая легкий электрический заряд, бегущий по коже, тепло в груди, радость от свершившегося акта. Глубоко и громко вздыхая, открываю глаза и жадно целую стоящую рядом тесно и привычно незнакомую девушку, она не остановила меня и поцеловала в ответ, явно охваченная единым со мной порывом. Разлепив губы, смотрели в глаза в поисках бессловесного согласия и понимания. Коленом она чувствовала охватившее меня желание, но взгляд вдруг убрала и смотрела на пассажиров, рядом и вдалеке, между головами, словно искала другого, желающего или хотела рассмотреть свидетелей нашего долгого поцелуя. Резко затормозив, состав остановился, и сотрудники метро хваткими руками выгоняли и торопили всех вставших на выход и заталкивали остальных, планирующих зайти в вагон. Вцепившись в меня, девушка побежала, утягивая за собой по широкой гулкой станции, спеша скорее вперед, дальше, скача нетерпеливо по эскалатору наружу в пыльный загазованный город. На улице мы темп не снижали, будто скрываясь от погони, и петляли в жилых дворах между старых девятиэтажек, уклоняясь от взоров и спросов, предложений сигарет с секретной начинкой, расширяющих сознание, и духовно обновляющих веществ, и прочих платных и бесплатных услуг. Мы глухо топали по тропинкам в направлении моего дома, и у меня затряслись от напряжения ноги, и не хватало воздуха, а она тянула меня упрямо и требовательно, словно зная, где находится моя квартира. Мы отказались от всего, что протягивали к нам случайные прохожие, стоящие возле подъездов, на углах домов, а я ведь хотел прикупить на праздник, для веселья и единения с Ним! Оказалось, что у нее карманы полны всем необходимым, и едва наши спины коснулись мягкотелого дивана, а губы разлепились после очередного поцелуя, мы набросали друг другу в рот мягкие сладкие крохи, игриво шипящие на языке и мягко облегающие нёбо. И сквозь потолок, этажом выше, мы, держась за руки, поднимались выше, дальше, в безоблачное голубое небо, а оседлав теплое солнце, скакали по небосводу, прыгая через горизонт, словно скакалку, и Он был с нами, обнимал щупальцами, принеся умиротворение, по очереди украшая разными цветами окружающее нас, необъятное, единое; не могли мы устоять, и пали ниц, поклоняясь.