Страница 1 из 18

Дыхание. Книга вторая

Бершадский Ефим

Ефим Сергеевич Бершадский

I. Чтицы

Анастасия

… – В августе у нас холодало… Лето короткое, а день ещё долгий, ходишь и не можешь насмотреться. Я гуляла днями напролёт, воздух свежий как Ваши грозы, а в небе листочки кружатся… Наша вишня начинала рано желтеть, в те дни для нас начиналась осень. Я срывала себе первый жёлтый листок, на память, и клала себе на стол. И осенью срывала ещё листья, и хранила их, они высыхали и становились хрупкими как хрусталь. Вы слушали, как шуршит в руках сухой осенний лист? В руках, и прикасаясь к коже, я хранила их там, на груди, и несла домой, бережно, ещё живые. А черенок, Вы видели его изгиб, любовались им? А как листья скручиваются внутрь себя, и так и остаются… С тех пор я люблю листья, хотя с ними удлиняется ночь… Я и тут буду собирать их, в Вашем парке, и… А жилки листа, Вы смотрели на них? И на листьях можно рисовать, особенно на ещё живых, и я рисовала, женские головки, своих сестёр… А ягоды, мы заваривали их и пили отвары и настои, дома уже было натоплено, и, замёрзнув, я грелась возле печи, а отец читал нам вслух… Он любил элегии, и сам писал, в детстве я учила его стихи… Мои окна выходили на север, и я не любила бывать утром в своей комнате, и всё время уходила из неё, возвращаясь лишь к вечеру – вечером свет уже казался неважным, зажигали свечи рано, я люблю свечи. Я отпирала окно, и ждала, задует её или нет, а потом задувала сама, и зажигала вновь. Вам нравится прозрачный тающий воск, медленно исчезающий в пламени? Свеча заменяла мне часы, когда сгорала половина, я тушила её и ложилась в постель. Если заходил отец, я старалась не засыпать, он снова читал стихи, он любил писать об ундинах… И думая, что я уже сплю, он вставал у окна, как сейчас стоим мы, и смотрел на бег туч и времени. Во сне я часто слышала, как он читает, далеко, в своей комнате, там висел мамин портрет… Мы растили сестёр вместе, осенью он отпускал меня, а зимой и весной я отпускала его, и сидела и гуляла с ними… Верите, я до сих пор помню, как пахли их губы… Столько лет минуло, а они живы в памяти, вместе с его стихами… И я хочу увидеть Озеро, я услышала о нём ещё от него, когда вишня начнёт желтеть, я поеду к нему, я уже решила, попрошу дать мне лошадь на несколько дней, Вы же разрешите… А Вы любовались самой первой кромкой льда, когда он ещё тонкий как волосы… А весенним ледоходом, когда льдины налезают другу на друга… Торосы… Удивительная природа, как совершенно создала она наш мир, и нас, губы, руки, глаза… Словно и не могло случиться иначе, мы родились, чтобы увидеть, восхититься, любоваться… И каждый из листьев рождается для нас, и я храню их, храню с прошлой осени, у себя на столе… И уже жду других, новых, они чувствуют малейшее дуновение, как тюль моего окна… Вы знаете, я разрисовала его, нарисовала Благовещение, я покажу Вам однажды, когда у Вас найдётся время… А…

– Что?

– Укололась, о свою же… Ничего не случилось, я потерплю. Горничная неправильно воткнула, я спешила. Вашу библиотеку не так легко разыскать новоприбывшей, я расспрашивала, и лишь один из стражников подсказал мне. Я плутала и случайно увидела птицу, у Вас живёт множество необычайных и невиданных, многих я не знаю как назвать, они у Вас собраны… Для чего? Вы приручаете их?

– Да, приручаем. Птицы нужны и для праздников, и для охоты, и для пиров. Мы отпускаем их, они всегда возвращаются домой. Им хорошо в нашем Замке, поверьте мне. Они свободны, они могут улететь.

– Да, меня это поразило. Вы не запираете их, а они остаются. А осенью… Они улетают?

– Многие улетают. Они летят на юг, их встречают в наших провинциях.

– Говорят, на юге живут совершенно другие люди, не такие, как мы. Я хотела бы повидать их, поговорить с ними… Вы знаете столько языков, столько обычаев, Вы…

– Я расскажу Вам однажды что знаю. Нам ещё не раз предстоит увидеться, Анастасия… Вы рады, что поселились в Замке?

– Да, я благословляю Господа, приведшего меня к Вам. Ваш Замок необыкновенный, даже грозы помнят об этом… В Вашей библиотеке столько книг… Я никогда не читала книги, хотя отец учил меня… Верите, я боялась, что он перестанет говорить со мной, если я буду читать сама, и просто назовёт книги, свои и чужие, и уйдёт к себе, в себя… Вы не думали, что в книгах много от атмосферы ночи, они неживые, спокойные… Они нечеловеческие, на них лишь следы рук, как на стекле… Меня смущало всегда, человека уже много веков как похоронили, а книга остаётся, и говорит своим голосом. У Вас такое лицо… Вас не обижают мои слова, Вы учёный человек…

…Может, я слишком проста, я не понимаю множества слов и вещей… Здешние правила ещё сложны для меня, каждое слово следует произносить особо, подобающе… Наш язык проще, мы ещё не достигли Вашей глубины, наши слова коротки и неясны, и каждый может вобрать в себя свои и передумать их, переворошить… У нас много анаграмм, можно переиначивать и слово, и имя, сохраняя лишь его звуки, и каждое сочетание разрешено, и человек отчасти поймёт тебя… А разве большее возможно? Я стану Вас учить, Вы легко научитесь, и мы станем говорить на двух языках, Вашем и моём, они будут как родные, как брат и сестра… Я тороплю время, да? Я опрометчива, я не умею описать себя лучше Вашими словами, Вы поймёте меня и простите, Вы мудрый государь, а я тороплюсь. Это гроза, я должна была быть покойна рядом с Вами, а я не умею, не могу совладать, верите ли, до сих пор чувствую себя гостьей, хотя живу в Вашем Замке уже почти половину года. Я совсем никого не знаю, я учила язык со своей помощницей, она молодая девушка, она полна надежд, дум – может, от неё и мои наивные обороты… Я раскроюсь шире, и скажу, скажу Вам себя, я буду учить Ваш язык ещё, но я не могу по книгам, мне нужен человек, голос. Вы поможете мне, да? Я прошу столь много, Вы очень связаны, Ваше время драгоценно, а я украду его, простая…

– Я буду, обещаю. Поздними вечерами я свободен, ночью совещания случаются редко… Сегодня же полнолуние, Вы знаете об этом?

– Да, в полнолуние загадывают желание, и если вдвоём загадать одинаковое, оно сбудется. Можно с Вами осмелиться? Каждый из нас загадает про себя, а если сбудется, мы поймём друг друга.

Загадывая, она шепчет губами. Император умеет читать по губам, но слова ему незнакомы. Образ её, встреченной им сегодня утром, встаёт перед его глазами. Трудно поверить, что эти две женщины… Она боится темноты. Кажется, так.

– Вы знаете, – признание вырывается у него, – я ночую в одной из башен, под самым шпилем, и окна идут кругом, во все стены. Вот оттуда видны и рассвет, и закат. Я тоже люблю Солнце. Вы слышали эту легенду, что в полдень над Озером никогда не бывает облаков?

– Даже осенью?

– Да. Это правда. Сколько бы раз я ни бывал там, в полдень небо всегда ясное.

– И зимой ясное?

– Зимой туда не проехать.

– А разве на берегах не остаются люди?

– Нет. Зимой Озеро пустует. Это Закон.

Она впервые улыбается, иной, недневной улыбкой.

– Видите, я не знаю Ваших законов.

– Они Вам не нужны.

– Нет, нет, я узнаю. Моя помощница не разбирается в них, я узнаю у других. Она не виновата, она совсем девочка, почти ребёнок. Они с горничной как две моих послушницы, они учат меня, а я – их. Жизнь не слишком справедлива с ними… Говорят, Вы обходитесь совсем без слуг…

– Да.