Пленник

Чарков Михаил Александрович

Пленник

Пленник.

Эдмонд наблюдал за тем, как Роберт жадно вчитывается в пожелтевший и изрядно помятый лист бумаги. Эдмонд писал эту поэму уже больше двух недель и теперь он передал свое безусловно гениальное творение в руки своего самого преданного читателя. Роберт наконец оторвал глаза от бумаги и поднял на друга полный восхищения взгляд.

- У меня нет слов, Эдмонд!

Легкое волнение сразу ушло и на лице Эдмонда заиграла самодовольная улыбка, которую он всякий раз так безуспешно пытался скрыть, чтобы не казаться через чур высокомерным. Конечно поэма была как всегда гениальна, разве могло быть по-другому? Однако из раза в раз, как он давал другу ознакомиться со своим новым творением, он все же не мог скрыть волнения. Эдмонд небрежно откинул назад прядь светлых волос и вздохнул. В этот момент Роберт снова невольно подумал о том, сколько же дам этот молодой поэт мог покорить одним этим мимолетным движением.

Эдмонд Готье был необычайно красив. Правильные черты лица, ясные голубые глаза и светлые волосы, которые сейчас казались почти что золотыми в лучах закатного солнца, которое пробивалось сквозь легкую занавеску окна. В своей белой блузе и босой, он походил на лихого моряка, искателя приключений и конечно, покорителя женских сердец. Истинную его натуру выдавала лишь неестественно белая кожа и землистый оттенок лица, но в глазах его горел огонь как раз под стать морскому разбойнику.

- Спасибо мой друг, но ты всегда слишком снисходителен ко мне, - произнес Эдмонд.

Роберт продолжал смотреть на него и в этом взгляде чувствовалась грусть. Эдмонд уловил столь знакомое выражение лица своего друга. Он встал, схватил горсть исписанных листов, которые с таким трепетом Роберт минуту назад складывал в аккуратную стопку, и небрежно бросил их в ящик стола.

- С этим покончено, теперь мне нужно новое вдохновение, новые идеи, новый стимул, - он подошел к окну и без интереса выглянул за занавеску. На узкой, мощеной улочке было очень многолюдно. Какой-то старик в оборванной рубахе сидел у обочины прямо на земле, а толпа все двигалась дальше, словно и не замечая этой отвратительной картины. Рядом полнотелая дама уже собирала свой самодельный прилавок с овощами. Когда она наклонялась, чтобы поднять очередной ящик, ее грудь почти выпрыгивала из через чур свободного декольте. Эдмонд поморщился и снова повернулся к другу.

- Эта поэма была для меня только способ убить время, не больше. А сейчас мне необходимо нечто грандиозное, что-то такое, что могло бы сотрясти всю Францию до уголков ее самых дальних провинций! - он почти кричал, когда произносил последние слова. Это всегда не нравилось Роберту. В таком расположении духа Эдмонд его даже пугал.

- Эдмонд, - осторожно начал он, - все что ты делаешь - гениально, ты же прекрасно знаешь, как ценит твои произведения сам Герцог, он не раз приглашал тебя на ужин в качестве почетного гостя и к тому же...

- И к тому же, я никогда не удостою его этой чести. Все эти вельможи воспринимают меня как простого поэта, этакого местного автора стишков в и поэм для их роскошных вечеров.

- Извини, я должен идти, - тихо произнес Роберт, - ему не нравилось, когда Эдмонд становился таким как сейчас. В эти минуты было похоже, что он ненавидит весь мир, включая самого Роберта.

Взгляд Эдмонда тут же переменился, - Так скоро? Но Стефан придет еще только к вечеру, я мог бы показать тебе мою новую пьесу, она конечно еще не готова, но тебе я разрешу взглянуть.

Он заспешил к своему второму большому письменному столу, который стоял в дальнем конце комнаты, подальше от окна, и неловко, в спешке стал перебирать лежащие на нем кипы исписанных листов.

- Прости Эдмонд, отец пригласил на ужин семью Бонье и я обязан быть дома не позже восьми. Ты же знаешь его, он не любит, когда я опаздываю, - Роберт встал. Эполеты у него на плечах блеснули на солнце, синий камзол подчеркивал статность фигуры.

- Ладно, Капитан, - с улыбкой сказал Эдмонд. Он перестал перебирать бумаги на столе.

- Ты же знаешь, я пока что только капитан-лейтенант, - Роберт тоже улыбнулся другу.

- И все равно я не понимаю, почему ты все время делаешь только то, что хочет твой отец.

- Ты же сам сказал, потому что он мой отец. Да и я ему обязан.

- Это он хочет, чтобы ты так думал. Своими успехами и званием ты обязан только самому себе Роберт, и ты это знаешь.

Роберт еще раз улыбнулся и надел свою треуголку. Он подошел к двери и прежде чем повернуть ручку и выйти, вдруг остановился в нерешительности. - Ты же знаешь, мы всегда рады видеть тебя у нас дома.

Эдмонд смерил друга испепеляющим взглядом полным гнева. - Ты все знаешь сам, - резко произнес он.

Роберт молча вышел на улицу.

***

Эдмонд стоял посреди большой комнаты, в углу размеренно отбивали время жуткие настенные часы. Они были сделаны из цельного куска дерева в виде головы ужасного существа. Глаза этого существа были выпучены, словно в агонии, и наполнены безумием. Разинутая пасть клыками сжимала циферблат, а снизу из стороны в сторону раскачивался маятник, словно мерзкий язык. Эдмонд ненавидел их сколько себя помнил, но никогда не решался выбросить. Возможно это была еще одна гнетущая черта его "болезни". Гнев все еще тлел в его груди. "Он же прекрасно знал". Да, Роберт знал, но все равно каждый раз упорно делал попытку. Будто если он в очередной раз притворится что никакой проблемы нет, в этот раз Эдмонд спокойно скажет ему "конечно Роберт", накинет на себя свое пальто и просто выйдет с ним за порог. С тяжелым чувством злости и сожаления, он снова подошел к окну и отодвинул занавеску. Грузная женщина уже почти сложила все ящики в телегу, на этот раз ей помогала молодая девушка. Эдмонд решил, что это была ее дочь. Грязное поношенное платье не придавало ей красоты, но все же в ней чувствовалась молодость. Хотя чепчик и скрывал ее волосы, изящная шея и ровная осанка выдавали ее красоту. Присмотревшись, можно было заметить и ровные черты лица, и красивое, сильное тело. Эдмонд ощутил тоску. Столь ненавистное ему чувство. Он мог бы просто выйти и заговорить с ней. Его очарования хватило бы и на сотню таких, как она. Он - знаменитый поэт, востребованный в высоких кругах. Тут Эдмона снова захлестнула злость от осознания собственного бессилия. За все свои двадцать лет он ни разу не познал тепло женских объятий. Да, он мог заполучить желаемое уже множество раз. Роберт часто приглашал дам в его квартиру, он знакомил их со знаменитым автором пьес, что ставятся при дворе. Но всякий раз на Эдмонда накатывала волна отчаяния и ненависти. И в лучшем случае все знакомства заканчивались проводами до двери. Он снова взглянул на девушку.

- Скоро ты родишь пару детей от какого-нибудь деревенского неуча, в постоянной стирке и работе в поле твои руки огрубеют, а тело превратится в бесформенную массу, как у твоей мамаши. И на что мне такая, как ты, - он отвернулся от окна и погрузился в тихий мрак своей квартиры.

***

Роберт шел по пыльной белой дороге вдоль зеленых полей и думал о судьбе человека. Сегодня он специально не взял экипаж, времени было предостаточно и ему всегда хотелось вдохнуть свежего воздуха после затхлости квартиры Эдмонда. Послеполуденное солнце светило ярко, но после сырого и темного помещения оно лишь приятно согревало. Небо было столь голубым и совсем безоблачным, что трудно было взглянуть на него, не зажмурив глаз. Он шел и думал о судьбе человека, вынужденного каждое свое утро и день, каждый вечер и ночь быть запертым в собственной квартире. Отец Эдмонда не был богат, но сам он теперь недостатка в деньгах не имел. Он мог бы купить себе дом какой пожелает или выстроить целое поместье, родовое гнездо, которое далее унаследует его сын, его внуки и правнуки. Но Роберт знал, что этому никогда не бывать, при всем своем достатке и положении, Эдмонд Готье был вынужден оставаться в той темной квартире. И Роберт знал, насколько она ему ненавистна. Он шел и смотрел на простых людей, которые работали в поле. Эдмонд называл их чернью, даже не достойной читать его гениальные творения. Их фигуры казались согнутыми, будто под силой урагана деревьями. Уставшие и измученные солнцем, они трудились в поле весь день, для того чтобы вечером у их семьи на столе был ужин. Эдмонд всегда отзывался о них как о людях, которые состоят из одного порока. Роберт конечно знал, что отчасти это правда, но также он знал многих из них лично. Женщина из такой семьи была няней в их доме. Она вырастила его, и он относился к ней, как к своей матери. Подобные люди всегда работали в их семье в качестве прислуги, но для Роберта они все были родными. Дяди, тети, бабушки и даже сестры. В каждом человеке есть пороки, в ком-то их больше, в ком-то меньше. Но и светлого в людях не мало. Эдмонд относился к этим людям с презрением, однако они были счастливее его. Роберту сложно было представить человека талантливее и несчастнее Эдмонда Готье. У этих людей был дневной свет, было ощущение прохладного ветра после тяжелой работы, у них была любовь, у них была жизнь. Жизнь, полная чувств, пусть наполненная горем, лишениями, но также наполненная радостью и простым человеческим счастьем. В отличии от Эдмонда Готье, эти люди были живыми.